Николай Махнач

Монолог Энтомолога (приложение к истории болезни)                                                           

Позади процедуры, и съедена пайка половы.
Если на ночь душе сокровенного хочется слова,
собирайтесь, безумцы, послушайте речь Мухолова.

Я миры постигал, закаляясь в горячем горниле
многознания, пачкал манжеты в черниле,
нюхал книжную пыль, многотомники стаскивал с полок,
и на их разворотах, как пьяница ликом в гарнире,
за столом забывался, и гордым словцом Энтомолог

называли меня, и немалые взял я трофеи,
посадив на иглу. О ветвление нежной трахеи,
о фасеточный глаз, о конвульсия страшного жвала,
о Вселенная, где существуют свои адмиралы,

бегуны, дровосеки, монашенки и богомолы:
опылители злака, разносчики черного мора,
многоглазы, легки, те - рогаты, а эти - комолы,
бомбардиры, дозорщики, яркие лунные копры,
крестоносцы, вещатели, бражники и землекопы. 

И открылась мне истина  (вовсе не в винном подонке), 
что пора нам плясать обреченную пляску поденки,
что наброшено Небо ажурной москитною сеткой
над зеленой Землей, где под властию класса Insecta,
все еще суетится людишек гонимая секта.

Говорю вам: приходит всесильная стадная фаза,
тайно зыблется в мире незримая глазу зараза.
Говорю вам: случилось - и тигель с тинктурой раскокан,
выползает Оно, покидая младенчества кокон.

Да, они уже здесь, незаметно рассеяны в массах,
и фасетки их глаз наблюдают сквозь прорези в масках
человеческих лиц. Одинокий больной гуманоид
просыпается в страхе, и липнет к спине одеяло.
Полнолуние, пятница... тело мучительно ноет
и готовится к линьке на трудном пути к идеалу.

Так проснемся от спячки и ветхие сбросим покровы,
разоденемся в панцирь, утишим биение крови,
и в цепи превращений очистимся, будто в молитве,
нашу плоть пропитает прозрачный поток гемолимфы. 

Отречемся от кожи, костей, от щекочущей щеку щетины,
облачимся в тугие, как латы, хитоны хитина.
Позабудем навеки ничтожный мотив индивида -
персональную спесь и послужим бессмертию вида.

Будем миру невидимы, но вместе с тем вездесущи -
среди пущи под дерном и в терне трепещущей кущи,
среди высей и бездн, на немеряных  поприщах суши,
под зеленой водой и во мраке болотной пучины,
от земли, от травы, пустоты будем неотличимы,
от опавшей листвы, от трухи, от щепы и лучины.

Челюстями скрипя, издадим упоительный шорох,
будем щелкать во тьме и достигнем гармонии в хорах,
в резонаторе зоба мелодию страстного зова
создадим сообща, а не так чтобы каждый особо,

в ожидании жертвы замрем в богомольном экстазе,
будем к сроку линять, многократно менять ипостаси,
и прозрачны душою пребудем, как телом термиты:
будет видимо всем, как за стенами тесной тюрьмицы

организма пульсируют теплые сердце и печень.
Пусть восходы сияют зиянием почвенных трещин,
и светило встает, как катящийся шар скарабея.
Отречемся навек от нехитрого скарба скорбей и

будем в небе порхать, веселяся на празднике плоти,
и обнимемся в воздухе в медленном брачном полете,
ибо суть естества - восьмикрылая мертвая сцепка -
лет бутона в зенит - вековечная майская сценка.

По тернистым дорогам ведомы анальным флюидом -
эманацией страсти, струей благовонного страха,
за красавцем-самцом к абсолютному счастью приидем,
и рассеемся всюду  частицами генного праха.

А пока наш удел - ожиданья смиренная поза
в пелене полотенец, как в коконе метаморфоза.
И душа, путешествуя в сладком улете наркоза,
по тоннелю летит, обагренному светом геенны.
Проводницей душе служит память мушиного гена -
дежа вю дрозофилы в рифленой трубе пылесоса.