* * *
Идут по полю,
едут поездом.
Эта баба ест его
поедом.
Он повертывается
к лесу передом,
к бабе задом.
А там за городом
ждёт-пождёт его яма тёмная,
в ней растет повилика томная,
ежевика,
малина-ягода
и большая от этого выгода.
Там трава колосится
сорная.
Там водица дымится
серная.
Но когда соберёшь всю ягоду,
заплетёшь повилику в бороду
да воды попьёшь,
не поморщившись,
да травы накосишь,
не скрючившись,
всё случится так, как захочется,
засмеётся, а не заплачется,
станешь жить без забот до пенсии.
И потом ещё,
после пенсии.
Так сказала ему одна женщина
возле станции, что на Брянщине,
на Орловщине, то ли Смоленщине,
так сказала и глазом зыркнула.
И его, мужика, как торкнуло!..
Всё сидит он, про яму думает,
яму тёмную, воду серную,
повилику, малину-ягоду
и про страшную,
страшную выгоду.
Уж он бабы своей не слушает,
чай не пьёт,
бутерброд не кушает,
за вещами не смотрит брошенными,
не бежит за девками крашенными,
только смотрит в окно вагонное
и молчит как чучело сонное.
Ночь проспал, а утром получше,
вроде, что говорят ему, слушает,
отвечает, сумки таскает.
Не похоже на то, что тоскует,
что по ком-то, по чём-то скучает.
Ну, иногда невпопад отвечает,
пошевелит губами,
башкой покачает,
да и делает то, что велено.
Вот вернулись опять на Брянщину,
на Орловщину, то ли Смоленщину,
походил три дня, в лес поглядывая,
да поплевывая, да посвистывая,
и пошёл искать яму тёмную,
воду серную, выгоду страшную.
Эта баба ждала, ждала его,
в церкви тамошней свечки ставила,
да уехала к дочке в Кинешму.
С той поры о них и не слышали. |
