«Незнакомцы в поезде», «Безумие», «Головокружение»
Секунда за секундой,
кадр за кадром,
миг за мигом
протискиваются и протискиваются пальцы
ниже, ниже,
сквозь решетку водостока,
всё ближе
к единственной улике –
зажигалке.
Но это ведь и моё время, –
то же судорожное соревнование мгновений,
тот же надрыв…
Вот оно, соучастие.
И кто виноват, что часы идут одинаково?
А, может, это не преступление,
а совпадение,
наказание, разыгранное напоказ?
Фарс –
это когда женский труп всплывает в Темзе,
а на нём галстух и больше ничего.
Очевидное недоказуемо,
тем более, без свидетелей.
Но свидетель есть.
Свидетель – зритель.
И какое ещё нужно алиби?
Но самое удивительное,
это откуда Хичкок знал, что она вернулась,
и всё начато заново?
Откуда он знал, чем всё кончится,
что глав. маммолог Юго-Западного округа Соколова
скажет мне один на один
(в уголку вызывающе белела только медсестра Наташа):
«Понимаете, в онкологии есть слово «поздно»?
Этот Джеймс Стюарт,
виновато-растеряно смотрящий вниз с колокольни…
Нет, стресс
не выбить стрессом,
и это не излечение…
Это то, что Миша (светлой памяти) Файнерман
в последнем стихе упоминал
как «sympathy» –
сочувствие.
***
Кажется, у гаишника есть интуиция,
интуиция, что мы все ему должны,
должны просто за то, что он существует,
существует, чтобы предупреждать ДТП.
И если он не оштрафовал Вас
(хотя у Вас всегда что-нибудь не в порядке),
почему бы и Вам не порадовать его чем-нибудь,
например, даже меньшей суммой (П
всё-таки не произошло на Д)?
Но учтите:
если всё это и протекает в ОБРАТНОЙ последовательности,
то всего лишь потому,
что Вам кажется, что у
у гаишника есть и
и, что все мы ему д
д и т.д. и т.п. и т.д. и т.п. и т.дтп
***
У меня те времена ассоциируются с капустой.
Вот выкатывается контейнер из металлического прута
(толпа ещё, более или менее, не напирает),
раздвигают шпингалеты
(на старт, внимание…),
откидывают крышку
(марш!), люди
бросаются, сломя голову, на вилки и кочешки.
Оборвать листья! Чем капуста легче,
тем платить меньше. В обрывках, ошмётках
копаются руки чудо-бабушек и горе-матерей.
«Стагнация», – говорят. Ничуть не бывало:
мама мыла раму,
папа приезжал из Ленинграда,
я читал стихи:
«…молочно грифельный рисунок…»,
«…и общей не уйдет судьбы».
Всегда было ощущение слёженности,
не чувство локтя даже, – чувство бока.
Это уже много позже, когда ребёнок не родился
и ещё спустя лет 20 катастрофических последствий, выяснилось:
теснота не спасала, – чуть-чуть поддерживала
иллюзию невозбранности, найденности в капусте, кайфа.
И сейчас ведь ещё от сверстников слышится
(реже от стариков): «Да я б своими руками…»
о каком-нибудь на всё готовом бомже,
о понаехавшем жигале,
«Таких расстреливать надо…
Рас – стре – ли – вать».