|
|
|
В книге Г. Сапгира "Летящий и спящий" (М., 1997, "НЛО") стихи соседствуют с жанром короткого рассказа. Его проза разная по времени написания, тем не менее очень цельна, так что даже старые рассказы, кажется, вот-вот дадут новые побеги. И это не случайно. Сапгир начинал свой путь в 50-е годы как поэт "лианозовской" группы, предопределившей многое в нашем искусстве вплоть до сегодняшнего дня. А с чего оно для них тогда начиналось? С предельной честности к себе и к читателю-слушателю, такому же, как ты. Ничего лишнего, только то, за что сам отвечаешь, личный речевой опыт. Самое в нем элементарное. Хоть бы и чистый лист бумаги. Хоть бы и то, как каждый из нас слышит тишину. Услышать ее очень важно для Сапгира: "Пустоту не комментирую. Пустота так наполнена, что сама комментарий к себе." Или вот еще: "Пустота заманчива. В нее хочется заглянуть, как с балкона на 22-м этаже – вниз."
Такая попытка "заглянуть вниз" была предпринята в Георгиевском клубе на семинаре критиков Евгении Воробьевой, где темой было объявлено "несуществующее произведение искусства". Разговор о несуществующем и в самом деле осуществился. Причем, с самым живым интересом к его основному предмету – отсутствию. Что же сегодня о нем можно сказать, и какое отношение оно, в самом деле, имеет к искусству, как и вообще к чему бы-то ни было?
Все зависит от того, как мы это отсутствие воспринимаем, что хотим в нем видеть: конец или начало. Если конец, то действительно, тут впору скорее молчать, чем что-то обсуждать. А если начало, то вот, например, стихотворение Ойгена Гомрингера:
schweigen schweigen schweigen schweigen schweigen schweigen schweigen schweigen schweigen schweigen schweigen schweigen schweigen schweigen
schweigen – значит "молчание". Это пустое окно в плотном наборе одного и того же "молчания" – на самом деле оказывается больше, глубже, чем оно кажется с первого взгляда, совсем не пустота, а, наоборот, чреватость речи, провоцирующая наше ожидание любой формы, любого словесного движения. А вот в этом стихотворении того же автора начало поэтической речи уже озвучивается:
baum
baum kind
kind
kind hund
hund
hund haus
haus
haus baum
baum kind hund haus
Это стихотворение построено из простейших слов, каждое из которых стоит в трех возможных позициях: оно предшествует другому, оно выделено "само по себе" и оно следует за предшествующим словом. Оно становится для нас законченным стихотворением в последней строке-обобщении, как бы пробегающее все названное здесь: "дерево ребенок собака дом". Перед нами элементарная структура речи. И если поэзия может держаться на такой структуре, оставаясь при этом самой собой и не нуждаясь ни в усложненной художественности, ни в каких бы то ни было украшениях, то не есть ли та "пустота", на которой она пишется (как музыка, которая, кстати, ведь тоже пишется на "тишине") – самое лучшее испытание для любой художественной системы: ведь она без систем может, а они без нее – нет?..
Эта тишина, как начало, слышится и в стихотворении Сапгира "Голоса" из цикла 60-х годов "Московские мифы":
Вон там убили человека
Вон там убили человека
Вон там убили человека
Внизу – убили человека...,
......................
построенном на повторениях и заканчивающемся вслушиванием:
......................
Что он – кричит или молчит?
Что он – кричит или молчит?
Что он – кричит или молчит?
Что он?– Кричит или молчит?..
Здесь каждая строчка – как бы ее эхо, из нее вырастает и на нее откликается, повторяясь. В ней, названной "пауза" – весь смысл и внутренний ритм стихотворения "Наша история" И. Холина:
Эволюция
Размножение
Концентрация
Населения,
Проявление
Сознания,
Гармония
Мироздания
Изучения
Изыскания
Облучение
Вымирание
Цепная реакция
Атомный ураган
Пауза
Торжество хаоса
(58 г.)
Или "ничего" задающее всю ситуацию столкновения бытового и государственного, так хорошо узнаваемую в стихотворении Я. Сатуновского, ее, так сказать, воздух:
Громыко сказал:
"местечковый базар"
– Так и сказал?
– Да, так и сказал.
– Он можбыть сострил?
– Да, можбыть сострил.
– А больше он ничего не говорил?
– Нет, больше он ничего не говорил.
(67 г.)
Самым же образцовым у нас примером такой "деятельной пустоты" мне представляется стихотворение Вс. Некрасова:
это что
это что
это всё
это всё
всё и больше ничего
всё и больше ничего
и всё очень хорошо
и всё очень хорошо
Всё.
Здесь "всё" – двоякое. Это и всё как конец, и всё как полнота, совокупность. То есть тут ставится сам вопрос потенциальной активности отсутствия как начала искусства.
Кстати, в картотеках автора еще одного "Это всё", Л. Рубинштейна, пауза становится просто основным структурным элементом, что и подчеркивают встречающиеся в них иногда пустые карточки.
Очень интересна работа Ры Никоновой "Пустота больше и пустота меньше" с разворачиванием и складыванием пополам, вчетверо и т.д. листом бумаги. По-моему, это совсем не так далеко от лианозовцев, как может показаться.
Поэты и критики говорили в клубе о том, как может проявляться эта жизнь тишины, молчания, пустоты. Ведь появление речи, изображения, музыки не отменяет ее, но они от начала до конца в ней развиваются. Фон молчания на полных правах входит в сочинение автора, взаимодействует с ним, как, скажем, белое поле в черно-белой графике. Конечно, эта тема – не новость, она традиционна, просто потому, что речь идет о фундаментальных вещах. Но каждый раз и в свое время она разыгрывается и решается по-своему. Помните рассказ Хармса 37-го года "Голубая тетрадь №10"? Описание рыжего человека, у которого ничего не было. "Так что непонятно, о ком идет речь". Один интересный поэт как-то сказал мне: "Речь идет о Будде". Не знаю, может быть. Но по-моему все-таки речь идет об искусстве. Ведь пустота эта – рыжая.
То есть прямо-таки кричащая, разъедающая глаза этой единственной приметой своего существования – рыжиной. "Уж лучше мы о нем не будем больше говорить", но рассказ уже состоялся, буквально вырос у нас на глазах из отказа рассказывать, из сущего ничто. В результате факт искусства произошел совсем в другом, неожиданном плане: получился рассказ о том, как получался (точней, не получался) рассказ.
Можно взять и еще более ранний пример. По сути так же наглядно демонстрирует нам само свое происхождение стихотворение А.К. Толстого "Источник за вишневым садом":
Источник за вишневым садом,
Следы голых девичьих ног,
И тут же оттиснулся рядом
Гвоздями подбитый сапог.
Все тихо на месте их встречи,
Но чует ревниво мой ум
И шепот, и страстные речи,
И ведер расплесканных шум...
(1858 г.)
Две пары следов – примета, из которой вырастает вся ситуация этой сцены, но автор не забыл оговориться: она – его чистый вымысел, все это он только "чует ревниво". На самом деле, может быть, были и не страстные речи под шум ведер, а пощечина и выстрел из ружья, а скорее всего, и вообще ничего особенного не было. Так что стихотворение это, конечно, о том, как делается искусство, о "чующем уме", причем, – и здесь это кажется неслучайным, – чующем в тишине. Кажется, что это "тихо" Толстого подразумевает как бы большую лакуну, огромное многоточие, уложенное вслед за ним ровными строчками, одна за другой, и втягивающее в сам состав этой вещи кроме авторского, еще и читательские ожидания, вымыслы и догадки. Во всяком случае, так она может мыслиться сегодня, потому что у нас есть, например, такие стихи, как "Взрыв!//....//....//....//....//....//....//Жив!?!" Сапгира. И кажется еще, что у Толстого уже все было готово для "Взрыва".
Классический пример "открытия пространства речи и одновременно – пространства неизреченного молчания" был рассмотрен А. Журавлевой в статье "О стихотворении Тютчева "Silentium." (Вс. Некрасов, А. Журавлева. "Пакет", 1996 г.) : споря с пушкинским каноном, Тютчев в этом стихотворении "произнес слово о молчании, слово выражающее, даже изображающее молчание...Чем сгущеннее, плотнее ядра-двустишия, чем более они замкнуты и разобщены, тем явственней заявляет о себе это пространство молчания, порождающее их, как сильнее активизируется фон, когда четче контур и плотнее краска в живописи". Если же сравнивать с живописью стихотворение Толстого, то прежде всего вспоминаются те работы Магритта, цель которых - подчеркнув иллюзорность изображаемого на картине пространства, вывести зрителя (читателя) в ее собственное реальное измерение – пространство картины как объекта.
А у Сапгира есть и чисто "мимические" стихи, составленные из одних знаков препинания – немые фразы. А как с этим быть? Или их нет? Или, может быть – это не "произведения"? Что же тогда?
Я думаю, "несуществующее произведение искусства" безусловно существует. Просто оно существует в замысле или, (что еще лучше) – в процессе. Когда замысел еще не "отменен", и в то же время что-то уже начало получаться, воплощаясь. Можно ли видеть во всей этой динамике, "конвекции", нечто общее, устойчиво-образцовое? И разве этот процесс не есть воплощение произведения? Того самого, которого "нет". Вопрос в том – можно ли и на каких основаниях приравнивать к произведению его замысел? Я, по крайней мере, уверен, что никакое произведение не отменяет своего замысла, поскольку и то, и другое складывается в единый процесс, их сопоставление всегда интересно автору, а это общий закон любого творчества.
ЭТО СОЧИНЕНИЕ
– это сочинение
– это сочинение написано настолько общими для всех словами, что, кажется, его бы мог написать каждый
– это сочинение написано слева направо и сверху вниз
– в настоящий момент это сочинение находится в процессе сочинения
– содержание этого сочинения является собственностью автора едва ли не в такой же степени, как и любого читателя
– форма этого сочинения абсолютно адекватна его содержанию
– все в этом сочинении только так, как могло быть, и ничего в нем не могло быть, что не так, так как, если б могло быть, то было б
– бывало глянешь, а этого сочинения как бы и нет
– что до чтения этого сочинения, то оно уже началось, и, может быть, гораздо раньше, чем Вы заметили
– иногда это сочинение читается, иногда поется, но всегда подразумевается
– если бы не это сочинение, автор, вероятно, давно бы уже был ТАМ
– это сочинение – далеко не единственное, написанное автором в такой манере
– в ряду сходных по духу произведений это сочинение занимает совершенно исключительное положение
– это сочинение вызвано к жизни размышлением над стихотворением О.Э. Мандельштама "Меня преследуют две-три случайных фразы"
– это сочинение рассчитано на максимально критически настроенного читателя
– это сочинение не имеет ничего общего с:
папарарампарарам отчизне
папарарампарарарам груз
папарарампарарарам жизни
папарарампарарарам вкус
– это сочинение не допускает и мысли о:
таратаратарадарата человек
таратаратарадаратара доныне
таратаратарадаратадара снег
таратаратарадаратара чужбине
– если это сочинение и напомнит Вам:
найнанирананиранайнайнайнанира люблю
найнанирананиранайнайнайнанинара плечи
найнанирананиранайнайнайнани протрублю
найнанирананиранайнайнайнанинара речи –
не удивляйтесь: это Вам только показалось
– генезис, эволюция, морфология – все это как бы отступает на второй план перед самим фактом существования этого сочинения
– в настоящий момент это сочинение находится в процессе сочинения
