Владимир Строчков. Наречия и обстоятельства

Стихи 1993 г.


* * *

То ли хворые ели сосна то ли смутные сны
где зерна не сыскать только мыши да коршуны
Всем бы взяли и дали ясны
да поля перекошены

То ли дело что слово встает словно спесь на крови
гул висит над глаголом и страх человечий овечий
и родство по причастию мертвой любви
тонет в розни наречий

Как под первым предлогом сплошных разделяет союз
Кучно ходят умертвия веют знаменьями разными
Одного меж любыми боюсь
чтоб слова не сказались напрасными

Еле слово и дело расходятся всходит полынь ли беда
и собачьим оскалом расходится слово и дело
и верхом на метле кровяная восходит звезда
над душой как над телом

Сатанинским грибом поднимается бледное зло
набухает сопя и сквозь поры присвистывая
и свирепые споры летят тяжело
и кружатся неистово

Невозможно глаголам такие менять времена
где топор мясника зеленщик поднимает и булочник
и в бездонную яму падут семена
между прошлым и будущим


6,7.09.1993г., Уютное.


МЕТАФИЗИФОРА

С младых ногтей, с оптических лет, двупуклых, как стрекоза,
каждый охотник желает знать, где сидит фазан.
Но всякий фазан не охотник быть, где сидит узнал.
Так антиномии всех цветов завязываются узлом,
и каждый излом образует грань, в которой сидит узлан,
с молочных когтей познающий связь между добром и злом.
И вот он тешет свой первый знак («Хау! Я все сказал!»),
и знак сверкает в его глазу, словно живой сазан,
и тешит радужку первый смысл, который он сам прознал;
но знать отнюдь не желает знак, как его там прозвал
на грани между добром и злом прыгающий козлом.
Знак совершает зеленый побег и вбок даст консоль,
где новый смысл свисает с концов завязками от кальсон.
И чешет голову неузнал, заметив новый сезам,
который именно он не звал, не верит своим глазам;
но зреет уже именной изюм, которого он не знал,
пускает корень в добрый подзол с виду такой не знак.
Незвал смущен, но кишмиш растет и с виду он именит.
Незнал вкусил кизила, и тот сделался незаменим.
Какой сказитель его сказал, что так его исказил,
узнал не знает, но он узнал, что сладок незнак кизил.
Взыграл ликует, его ликуй ретив и зовет кис-кис.
Кускус ветвится, его мотив уже развесистый куст.
Козлом резвится средь спелых знаков, на куст залез,
вокруг сплошной, но неодинаков, он видит лес.
Залез взволнован несметной пущей кишмящих кущ,
чей шум пугающ чем дальше пуще, но и влекущ.
Слезай испуган кишечной гущей темнящих чащ,
где копошится и знак ползущий, и знак рычащ,
и где едущий, а кто едомый – иероглиф,
и знак гниющий терзает символ, но сильно гриф.
Бежал терялся и заблуждался и падал дух,
бродя меж буков, цепляя корни, когда на двух,
а где и ставя на четвереньки, а то ползком
и заезжая умом за разум и языком,
слюною клейкой слова слепляя и гатя гать
на гиблой топи, и пытаясь помогать
гортанью, связками, натягивая звук
и напрягая голос, словно лук,
и оперяя флексией стрелу,
но увязая и застряв в углу,
найдя иглу, игольное ушко,
в него пытаясь втиснуться тишком,
сопя и образуя знак верблюд,
себя                                      
подобно тонкому сверлу
вворачивая в микрощель,
внезапно в суть вещей
проник.
Про
них
он понял:
мир – один огромный Знак,
который подан, чтоб проник узнал,
что Знак – охотник, понял же – фазан,
вернее – знак фазана, архетип
добычи; и Охотник, то есть Знак
Охотника – он знает, где сидит
вся архидичь добычи: в том углу,
ничтожной точкой в мягком знаке – и во мглу
глядит покорно и твердит с тупой надеждою в глазах:
«Каждый охотник желает знать, где сидит фазан».

10,11.09.1993г., Уютное.
РЕЧЬ

Что ж, коль не оклик, то окрик, отблик функции отклика,
и немые круги расходятся холодно, медленно,
а годичные кольца – что это, чье это?
дрожь, искажение облика,
еле заметное,
четкое.

Сдвиг по щелям, по трещинам, лазам между пустотами,
дрожь между тьмою и тьмой мглистыми тенями,
из сгущений смещений кольчатым выползком
меж ячеями и сотами,
гулами в темени,
выплеском.

Вниз по окольным отлогим склонам древними глинами,
след проползания слизней, полозы оползней;
те вековые полосы – чьи это, чем это? –
вдоль узковатыми клиньями,
шелестом полостей,
щебетом.

Коли не Хаос, то Хронос, впалость паузы, пропасти,
хоры Рока и Кармы, малость голоса Логоса
и гудение плиц мельницы; узости
прописей между лопастей,
лепета лотоса,
ужаса.

Как это ходит по кругу: стаи поводов, паутов,
петли и скидки следов, складки и впадины,
кольца холодных тел – где это, с кем это?
треском, шипением в паузах,
шорохом гадины,
шелестом.

Полые гады подкопов под кодов знаки и символы,
гулкие штреки цезур, пауз пазы и полости,
алфавитов и азбук коленные вывихи, выверты.
Демоны, боги и идолы
пусты и пористы,
выветрены.

Есть только палая полая ветка дерева выбора.

17.09.1993г., Уютное.


* * *

Словно поезд метро, из земли и обратно под землю свистящий снаружи,
задрожать и очнуться и по дрожи себя обнаружить
меж чужих и родных.

Ну, беги, утешайся, поплачься в жилетку, посмейся у тех и у этих.
Но у этих утех есть одно лишь достоинство: дети
не родятся от них.

Небольшая удача – со свистом очнувшись на бешенно мчащемся свете,
обнаружить себя в непосредственной близости смерти,
перед входом в туннель.

Никаких остановок тебе, пересадок, все выше свистит, все скорее.
Ничего не попишешь, ну, разве что ямбы–хореи
под галоп–ритурнель.

На ходу не соскочишь, не дернешь за страшную ручку стоп–крана,
можно только следить за свистящим разлетом тарана,
да и то изнутри.

Но еще бы пожил – хоть бы так, изнутри, на лету – только свистни.
Только вот не свистят. Остается чуть–чуть – только мысли,
только две или три.

20.09.1993г., Уютное.
1994 1995 1996 1998
19-й Приморский блокнот, 1999
Срамные эллинские частушки
Небиография автора