АНГЕЛ ОБЖОРСТВА
* * *
Поцеловала машина
другую в висок.
У той отлетел небольшой кусок.
Медленно, как в кино, выходят ихние мужики.
Ме-е-е-едленно сближаются.
Сейчас поцелуются,
или хотя бы обнимутся.
В паузе: реклама страховой компании РЕСО.
Тормози РЕСко.
Езди РЕСво.
Жить интеРЕСно!
А машины у обоих красные,
лица красные.
И росту одинакового, примерно метр семьдесят пять.
Они всё идут.
Я все смотрю.
А в воздухе – у меня нюх на такие вещи –
запах несбывшейся смерти.
Амбра, пачули, подкисленный металл, и еще нота неопису-
емая –
типа су-
точных щей.
...Так что взяли бы, да и поцеловались.
Чем орать и щелкать кнопками калькулятора.
Чем меряться плечьми.
Ничья, понимаю, ничья.
Мускус несбывшейся смерти тает, нестойкий.
Морок меня отпускает.
Вприпрыжку бегу на работу.
* * *
Официант, быстрый, летучий как вещество,
несет белопенное волшебство.
Иные женщины и мужчины
уже помешивают каппучины.
...Высыпал даме сухарики на плечо,
смутился летуче, прелестно,
стряхнул колючие крошки
с румяной крошки,
прожорливой штучки,
расстегнувшей брючки.
Помню, помню – поет, –
слышу, слышу.
Селедочка ваша уже поспевает.
Барашек уже зарумянился ваш,
розмариновый, сочный, кудрявый.
Учтив с мужчинами, с дамами сладок,
уносят с собой золотистый осадок,
золотую окалину, в сухарях обвалену,
приправлену, припущену,
в небеса отпущену.
Птица счастья, птица обжорства и
птица счастливого ожидания.
Они сидят у него в подсобке,
на белой рубашке, кружевной манишке
быстрого ласкового мальчишки.
...Застенчиво оставляют на чай –
помни о нас и немного скучай.
Как это по-взрослому:
платить
за мимолетную негу...
Стыдно, а что делать:
питание,
как любовь, –
для чувств испытание.
* * *
Женщина объедается тортом.
За маму,
За папу,
За бессмертную душу.
Пусть любят, какая есть
С розанами,
С цукатами,
Слоями и перекатами.
– Ам, – за свободу.
– Ам, – за красоту как ее вижу.
– Ам, – за то что живу как могу.
– Ам, – за смертную оболочку,
скоропортящуюся начинку,
которой пора в починку.
А это я съем
За стылую побудку в 7.
А это я не могу не съесть
За приступ свободы в 6.
О, как изливается этот нарыв
В обеденный перерыв.
За всю эту муку лукавый
Черт
Ей выпекает
Торт.
С начинками,
С чертовщинками,
С червоточинками.
Пока не съешь, из-за стола
Не выйдешь.
Будешь сидеть
Над тарелкой
До второго сошествия.
До полного сумасшествия.
* * *
Вскакивает ночью.
Надо, говорит, покормить рыбок.
Они, говорит голодные, я же слышу.
Только задам им корму,
спи.
И действительно.
Если заставить город замолчать,
соседей не дышать,
соседскую машину – заткнуться,
можно услышать
тихое такое причмокивание,
шлепочки.
Типа как лопаются крошечные пузырьки.
Рыбы целуют пленку воздуха,
чмокают через толщу воды.
...Мелкие твари,
рыбные семечки.
Так, ерунда какая-то.
И ведь всегда найдется кто-то,
кто поймет и услышит.
Вот что меня поражает.
В больнице одна женщина, кстати, 38-летняя бабушка,
звонила домой по мобильному, спрашивала мужа:
– Как Маша? Сережа? Как барбусы, гуппи?
Как сомик, не задирает ли он меченосца?
Даже прямо удивительно,
на что некоторые люди расходуют мобильную связь.
* * *
Когда я злюсь – только когда я злюсь! –
в эти моменты я себе нравлюсь.
Звонкая, натянутая, тугая.
Ноздри раздуты, искры летят, сколько страсти.
Пружина!
Пружина, а не женщина!
Какая она, наверное?...
Ну, вы понимаете...
Ну, не маленькие.
Выкрикивает страшные слова.
На шее жилы вздулись (это некрасиво, опустим).
Глаза потемнели, блестят.
Прелесть.
Но, главное...
Главное, в эти моменты не вспоминать, из-за чего сыр бор.
Ой, не могу.
Смешно.
Из-за этой чертовой губки для обуви...
– Молчу...
которая свалилась ей на...
– Молчу....
...в тот самый момент когда.
Этим и дорога злость, красивая, священная.
Беспричинная.
Отдельно взятая злость.
* * *
1.
Утечка жизни через край.
Но где же дырочка? Заплатку
туда приклеим и пристрочим,
зеленкой смажем и проверим
напор – чтоб крепче напирало –
воды и прочей ерунды.
Насосик бойкий присобачим
и снова будем нагнетать.
Чтоб было крепко и упруго.
Чтоб стыдно не было друг друга.
...Но, как всегда перестарались,
пожадничали, перегнули.
Соседей сверху затопило.
Соседей снизу обожгло.
2.
Чтоб стыдно не было друг друга,
такого здорово достичь.
...Где взять красот на каждый вдох?
На каждый жест, на каждый выдох.
Чтоб жадно дышащие поры
нести как сон, как алебастр
навстречу утренней Авроры.
Чтоб каждый поворот и угол
был грациозен и округл.
Чтоб в каждом выкрике свирепом
изнанка нежности цвела.
Бодра усталость, злость добра
– где взять мне этого добра
и щедро жизнь свою напичкать.
...Чтоб стыдно не было друг друга.
Чтоб больно не было других:
таких веселых и тугих,
живых, неправильных, нормальных.
квадратных, выпуклых, овальных.
Я всех люблю и умещаю.
Но только лишь в своем дому
я расстоянье сокращаю,
и в эту жалкую калитку
не просочиться никому.
* * *
По мне – я думала, мурашки,
а оказались муравьи.
Идут себе и переходят
меня не вброд, так поперек.
Я здесь лежу не больше часа,
я собиралась уходить.
Я одиночество справляла,
я ниже уровня лежала,
но от пронзительной щекотки
мой оборвался полусон.
Они – смотри – уже пригрелись.
Они уже расположились.
Они меня пересекают
решительно, как авеню.
Я их за это не виню,
но как-то, право, неудобно,
быть частью чьей-то частной жизни,
ландшафта, бытия, уклада.
Хоть это в целом умиляет,
щекочет нервы и т. д.
Щекотку я превозмогаю,
вытягиваю ногу прямо
из их маршрута.
– Извиня-!...
– Иди, иди себе, – хлопочут,
и больше знать меня не хочут.
И головы не повернут.
* * *
Солнце вывалилось из-за туч.
Как будто его выпихнули.
Дали пинка под зад.
Вытекло, как глаз на щеку,
залило околоток
жалобным светом.
Так оно и есть.
На рассвете стреляли в небо из пушек.
Выпустили пленное
осипшее солнце.
Не, не пленное –
больное, карантинное,
не в лучшей форме.
Вытолкали взашей
оттуда сюда.
– Пшшло!
...покорно струило свет
из подбитого глаза
на наш пышный праздник.
Ладно, чего уж там,
ради такого раза,
ради такого случая
не грех и помучиться.
Зато наш праздник
был нарядней и праздничней,
чем другие аналогичные праздники
в других городах и весях.
А те
как дураки
сидели в полной темноте.
* * *
Сколько же все-таки красивых людей!
Женских и мужских, спелых и не очень.
Мою копилку распирает
от впечатлений.
Ой, а вон какая,
юная Дебора из однажды в Америке.
Жаркая, с щеточками бровей,
с презрительными румянцами
в уголках губ.
Все красивые,
Все, без исключения.
Все!
Хотя нет.
Стоп.
Минуточку.
Вон какой!
Какой урод.
Какой потрясающий.
Такого понаворочано на одном лице!
Какие богатства!
Думаю, он должен еще и заикаться.
Посмотреть бы на его родителей,
Чтобы понять эту логику,
понять механику
этого частного лица.
Добежать, обогнать, заглянуть.
Постойте же,
да дайте же
посмотреть.
И, если удастся, сфотографировать.
А лучше – снять гипсовую маску.
Зачем посмертную? –
Пожизненную.
Назад
