Книга Ивана Ахметьева необычна уже по внешнему виду - страницы ее линиями разделены на части (чаще всего их четыре) и в каждой из «клеточек» помещено по стихотворению. Сначала думаешь, что вызвано это лишь экономией бумаги и только потом начинаешь понимать, что подобное разграфление страниц органически входит в концепцию книги, лежит в основе ее общего замысла.
кусочек жизни
или
кусочек речи
в рамочке
– так определяет автор свои тексты. Рамочка - словно порог, переступая который, «кусочек жизни» или «кусочек речи» вступают в иное пространство - в пространство искусства. И это открывает автору богатые возможности для причудливой интеллектуальной игры. И, что еще существеннее, именно отсюда берет свое начало ирония, так или иначе пронизывающая всю книгу.
Включая в книгу в качестве стихотворных текстов такие обрывки мыслей или разговоров, как «ишь/чего», «да уж ладно/да уж поздно», «что вы что вы/я ничего» и т.п., автор несомненно посмеивается и над нами, читателями, и над поэзией, а в чем-то и над собой (самоирония, как мы увидим, играет немалую роль в книге). А одна из «клеточек» - на с. 94 - и вовсе зияет пустотой, и автор на редкость непосредственно сообщает нам, что стихотворение он «забыл записать»... Однако по-настоящему интересной книгу Ивана Ахметьева делает то, что концептуалистская модель остроумной игры в ней соседствует и теснейшим образом взаимодействует с традиционной моделью лирики, в центре которой личность с ее радостями и горестями, человек с его живой болью. И чем дальше, тем больше в книге начинает доминировать именно вторая модель, первая же служит главным образом созданию подвижного, непредсказуемого, имитирующего хаотичность фона.
Углубление в книгу «Стихи и только стихи» в какой-то мере напоминает поиск нужной волны на шкале радиоприемника. Сначала слышишь шум, треск, беспорядочные обрывки фраз, но постепенно высказывания становятся все более осмысленными. «Синее пальто/серое лицо» - это мимолетное впечатление от уличного потока большого города. «А где же лето» - об этом не раз думал и автор этих строк в течение непривычно прохладного мая и начала июня нынешнего года. «Устал/как шакал» - да и это состояние знакомо каждому из нас. И вот, наконец, мы отчетливо слышим голос души - «кто поможет мне выжить»...
На с. 79 читатель находит лаконичное, весьма загадочное стихотворение:
независимый
самодвижущийся
субъект
Оно очень напоминает загадку, некогда заданную сфинксом Эдипу. Впечатление о сходстве невольно усиливается тем, что шрифтом, напечатанным вверх ногами, тут же сообщается ответ: поэт Иван Ахметьев. Это одновременно и гордое, и ироничное, и «научное» определение в обиходе, однако, заменялось другим, более простым и понятным - неофициальный поэт, годами пишущий в стол. Путь его чрезвычайно тернист, о чем в одном из стихотворений свидетельствует сам поэт: «уныние/бодрость/и средний модус/стоицизм».
К судьбе поэта андеграунда Ивана Ахметьева привело прежде всего органическое неприятие им как всяческой лжи, фальши («дяди тети/всё вы врете»), так и централизованно навязываемого единообразия, единомыслия. «Нерв» книги Ивана Ахметьева - взаимоотношения личности и государства, и на эту тему мы находим здесь удивительно проницательные при всей их парадоксальности суждения:
да нет
не потому что советская
я например считаю
что Николай I
был советский человек
то есть
эта субстанция
присутствовала всегда
Нивелирующая мощь гипертрофированной государственной машины такова, что оставляет человеку очень мало надежд быть самим собой. Прежде всего этим вызвана горечь самоиронии в стихотворении:
и помни
нельзя им показывать
что ты слишком сильно
хочешь на волю
Если можно так выразиться, Ивана Ахметьева спасли три вещи - честность, игра и ирония. Именно сплав их создает на страницах книги очень своеобразную атмосферу внутренней свободы, какой-то неуловимой «странности», которая и позволила поэту сохранить душу живу, проскользнуть между молотом и наковальней...
За взъерошенными иголками иронии не сразу разглядишь тихие, пристальные стихотворения, чуть приоткрывающие дверь в мир чувства: «посмотришь на звезды/пойдешь не спеша», «окна окна/и в каждом/хочется пожить», «любимые люди/к вам стремлюсь». Несколько особняком в книге стоит прелестное стихотворение:
я встретил двух маленьких близнецов
и хотя они были совершенно одинаковы
посмотрел на меня
только один
Иван Ахметьев пишет и рифмованные стихи и длинные верлибры, но характеру его дарования особенно соответствуют короткие, даже «кратчайшие» верлибры. Лучшие из них неожиданны, парадоксальны по мысли и афористически отточенны по форме.
Вместе с тем кое-где автору все же стоило бы строже относиться к отбору произведений, включенных в книгу. Очень легковесно, например, стихотворение о Есенине: «крепкий был парень/но вино/оказалось сильнее». В корне не могу согласиться с утверждением: «духовность/то есть/недоверчивость». (Если впрямую следовать такой логике, то получается, что наиболее духовными были... чекисты, которые никому ни в чем не доверяли.) Порой встречаются и другие маловыразительные стихотворения, поэтому невольно ловишь себя на мысли - а что, если бы автор некоторые «клеточки» оставил бы незаполненными, объяснив: «не успел написать»...
Однако достоинства книги явно перевешивают ее недостатки. Иван Ахметьев как поэт сложился в годы вязкого безвременья, и его стихи нетривиально и вместе с тем концентрированно отражают многие «болевые точки» духовной жизни поколения. Хотя книга на первый взгляд кажется разнородной, мозаичной, внутренне она очень цельна, имеет свое неповторимое лицо.
Опубликовано в журнале «Новое литературное обозрение», № 9 (1994), с.325-327
