Эта глава целиком посвящена одному из морфолого-синтаксических способов словообразования – частеречной транспозиции. И здесь, на наш взгляд, особенно ярко проявляется ориентированность автора на игру и языковой эксперимент. Игровое начало находит свое выражение прежде всего в той свободе, с которой поэт обращается со словом. Один из принципов игры – это свобода. Другой – "текучесть", процессуальность. В игре важен процесс, а не результат. "Когда мы заняты серьезным делом, мы хотим достичь результата и как можно скорее это дело закончить; наоборот, когда мы играем, нам важен сам процесс, и мы хотим его задержать".1 И здесь нам важен момент игры, момент перехода слова из одной части речи в другую, когда проявляется динамическое, а не статичное состояние языка. Это важно отметить еще и потому, что в данной главе мы будем пользоваться понятиями статики и динамики, синхронии и диахронии для удобства описания, но в контексте нашей работы эти понятия не являются четко противопоставленными, как, например, в традиционных работах по лингвистике. Это объясняется, прежде всего, как мы уже отмечали, двунаправленностью языковой игры относительно языка и речи. Рассмотрим явления переходности в системе языка на фоне языковых аномалий.
В современной лингвистике при обозначении переходности употребляется термин транспозиция, а также ряд других терминов.
"Транспозиция (от ср.-век. лат. transpositio – 'перестановка') - использование одной языковой формы в функции другой формы - ее противочлена в парадигматическом ряду". Такое определение дает "Лингвистический энциклопедический словарь".2 Термин имеет как узкое, так и широкое значение. В широком смысле транспозиция - перенос любой языковой формы, напр. транспозиция времен (использование настоящего времени вместо прошедшего и будущего), наклонений (употребление императива в значении индикатива или условного наклонения), коммуникативных типов предложения (употребление вопросительного предложения в значении повествовательного) и др.
В более узком смысле транспозиция, или функциональная транспозиция, - перевод слова (или основы слова) из одной части речи в другую или его употребление в функции другой части речи. Различаются два этапа этого процесса:
1) неполная, или синтаксическая, транспозиция, при которой изменяется лишь синтаксическая функция исходной единицы без изменения ее принадлежности к части речи;
2) полная, или морфологическая, транспозиция, при которой образуется слово новой части речи.
Термин транспозиция для обозначения одного из способов деривации используется также Е.С.Кубряковой, которая выделяет транспозицию морфологическую (конверсию) и транспозицию синтаксическую.3
М.Ф.Лукин предпочитает термин субституция. "Мы полагаем, что в языке наблюдается не переход, а лексико-грамматическая субституция (от лат. substitutio – 'подстановка') - образование словоформами какой-либо части речи своих вторичных форм (трансформ) и употребление их в качестве субститутов - заместителей конкретных или потенциальных слов других частей речи. Однако в научном обиходе, думаем, все же допустимо употребление термина переход (в силу традиции), если понимать под ним использование словоформ одной части речи в значении другого лексико-грамматического класса".4
Наиболее употребимым на наш взгляд являются термины переходность или переход из одной части речи в другую.5
В семантике слов переход, переходность, транспозиция заложена сема движения, динамики. Классификация же (в данном случае классификация частей речи) предполагает некое статичное, неизменное состояние. Р.М.Гайсина предлагает рассматривать части речи в статике, как "своего рода методический прием, с помощью которого в исследовательских целях как бы приостанавливается, задерживается движение частей речи - их функционирование, взаимодействие и развитие".6
При разграничении частей речи, как правило, учитывается целая совокупность критериев, в качестве основных выдвигаются следующие: общее категориальное значение части речи, характер морфологической категории и морфологической парадигмы, синтаксические функции и словообразовательные характеристики.7
При переходе из одной части речи в другую, так или иначе, происходит некий сдвиг, смена одних свойств слова и появление других. В.В.Шигуров выделяет следующие признаки перехода слов из одной части речи в другую: 8
1) Изменение синтаксической функции слова;
2). Изменение общеграмматического (категориального) значения слова;
3) Изменение синтаксической дистрибуции слова;
4) Изменение лексического значения слова;
5) Изменение лексической дистрибуции слова;
6) Изменение морфологических признаков слова;
7) Изменение морфемной структуры слова;
8) Изменение словообразовательных возможностей слова
9) Изменение фонетических особенностей слова (ударение, сокращение фонемного состава).
Я.Баудер выделяет следующие лингвометодические приемы анализа слов, перешедших из одних частей речи в другие:9 основные (определение категориального значения, морфологических свойств, особенности сочетаемости со словами других частей речи, синтаксические функции) и дополнительные (постановка местоименного вопроса, подбор синонимов, подбор антонимов, употребление отрицания с помощью союза а не, подбор морфологического ряда и др.).
Имеются различные трактовки причин перехода слов из одной части речи в другую. Но основной причиной признается экономия языкового материала при обозначении явлений и понятий.
Так или иначе, в системе языка заложены предпосылки к переходу из одной части речи в другую: "Известно, что слово, принадлежащее к кругу частей речи с богатым арсеналом словоизменения, представляет собою сложную систему грамматических форм, выполняющих различные синтаксические функции. Отдельные формы могут отпадать от структуры того или иного слова и превращаться в самостоятельные слова (например, формы существительного становятся наречиями).10 Используя грамматическую транспозицию как прием в языковой игре, автор моделирует не только новое грамматическое значение слова, но и дополнительную семантику текста.
Позволим себе также привести здесь цитату из поэта В.Строчкова о грамматической трансформации: "Так как норма языкового общения обычно минимизирует количество смыслов словоупотребления, совершенно очевидно, что ненормативное использование слов, вообще говоря, дает гораздо более широкие и разнообразные возможности для образования полисемантического высказывания. В частности, помимо использования слова в ненормативном смысле без изменения его грамматических характеристик, возможен и вариант с изменением, сменой грамматической категории. Например, слово мельтешат, по норме его употребления, является глаголом мельтешить в настоящем времени, множественном числе, третьем лице. Однако, будучи включено в высказывание типа навстречу бежали трое юных мельтешат, оно приобретает ненормативный смысл заодно со сменой грамматической категории, превратившись в существительное мельтешонок в родительном падеже, множественном числе. При этом эффект заключается не только в образовании нового смысла, но и в том, что старый, нормативный смысл продолжает здесь незримо присутствовать, выступая в роли точки отсчета смещения смысла и усиливая воздействие высказывания на сознание читателя или слушателя".11
Приведем полностью одно из стихотворений А.Левина, в котором декларируется ориентированность автора на игру со словом, на своего рода поэтические упражнения, материалом для которых являются слова, части речи:
глаголы –
голубые, гладкие и голые
cуществительные –
cобственно, и нарицательные
и иные какие –
все плотные, подвижные
и жутко валентные,
видно и без очков:
скобок больше, чем крючков
прилагательные –
мягкие, ласкательные,
нежные, страстные, влипчивые
и очень вцепчивые – одни крючки
а эти штучки –
местоимения –
притягательные,
непритязательные,
не злоупотреблять ими
а вот нарост на речи –
волдырь, наречие
Усекай, студент, практикуй:
усечение – свет!
причастия, деепричастия –
несъедобны, непричастны,
недееспособны,
отглагольные, но не жгутся
междометья – от межеумья,
от междутемья,
так, шарики-нолики,
бултых и нету их
Ну, протри очки
и давай.
По три не бери,
в схему смотри,
цепляй,
валяй.
Шуруй.
В стихах А.Левина отражены самые разнообразные проявления частеречнной транспозиции. Рассмотрим, каким образом это происходит.
Здесь использование такого способа словообразования как транспозиция сопровождается характерной для разговорной речи универбацией 12 (стяжением словосочетания зорким взглядом в одно слово). При этом происходит также распадение словосочетания с сильной связью и нарушение принципа предсказуемой связи. Глаголы обводить, обвести являются недостаточными, и здесь компрессивно представлена целая фраза, например, 'зорким взглядом обводил окрестности', 'обводил взором пространство'. Синтаксические связи разрушены, но имплицитно они все равно присутствуют. Это можно охарактеризовать как "минус-прием", когда отсутствие того или иного компонента подчеркивает его значимость, необходимость.
В следующих примерах представлен переход глаголов прошедшего времени в существительные:
Субстантивация глаголов прошедшего времени обусловлена прежде всего тем, что исторически они восходят к причастиям. Поэтому они имеют родовые, а не личные окончания. Категория рода является наиболее характерным морфологическим признаком существительных. Отнесение к одному из трех родов обязательно для каждого имени существительного в единственном числе. В данном случае приведенные примеры иллюстрируют субстантивацию глаголов прошедшего времени множественного числа (род здесь можно только предположить).
При этом наиболее значимой, на наш взгляд, является глагольная семантика, а именно видовая семантика. Все эти существительные являются глаголами несовершенного вида, который по своему значению представляет собой прошлое действие в его течении, а не в его результате.13 Можно предположить, что название персонажам дано по основному роду их деятельности. Эти живые существа созданы непосредственно в языке: формы глаголов, транспонированные в существительные, подчеркивают живое, действенное начало, а семантика каждого глагола конкретизирует род их деятельности.
В стихотворении только синтаксически и по синтаксическому окружению можно выделить существительные: свистели, щебетали, каркали, каркали, вопили и чирикали. В строке А по крыше магазина важно каркали гуляли... все же остается неясным, какое из двух слов является существительным. В данном случае можно говорить о свободе выбора и творческом прочтении читающего или слушающего.
В тексте также можно выделить субстантивацию глаголов прошедшего времени несовершенного вида (согласование с притяжательным местоимением множественного числа и функции подлежащего в предложении).
Многочисленные примеры субстантивации глагола прошедшего времени в единственном числе представлены в следующем стихотворении:
В этих строфах отражается видовая семантика: глаголы совершенного вида прошедшего времени выражают результат действия, осуществившегося в прошлом. Можно отметить, что существительное Упал употребляется с глаголами прошедшего времени совершенного вида, скорее всего это обусловлено тем, что оно находится в придаточном предложении времени, которое вводится союзом когда, т.е. имеется действие, предшествующее действию глагола в главном предложении. Глаголы прошедшего времени совершенного вида придаточного предложения противопоставлены глаголам несовершенного вида в главном предложении. Анафорический повтор союза когда подчеркивает такое употребление глаголов.
В этом стихотворении можно выделить также субстантивацию инфинитива (…шепча своё опасное сказать), а также субстантивацию союза но, наречия тише, и междометия ура.
Интересен пример субстантивации деепричастий в стихотворении "Суд Париса", которое построено на аллюзии к стихотворении Ф.Тютчева "Весенняя гроза":14
При восприятии этого текста только на слух деепричастия не всегда воспринимаются как субстантивированные, графическое изображение и отсутствие знаков препинания подсказывают часть речи, к которой они в данном случае принадлежат.
В следующем примере переход в существительные числительного полшестого обусловлен синтаксической сочетаемостью с относительным прилагательным и приобретением вещественного значения:
В своеобразном предисловии-манифесте к сборнику поэт характеризует язык, который использует в своих текстах, следующим образом:
Здесь используется прием нарушения предсказуемости синтаксической связи по принципу синтаксической аналогии: синтаксическая связь, свойственная одной лексеме, распространяется и на другую. При этом происходит переход существительных в предикативные краткие прилагательные на основе омонимического сближения суффиксов: качественного прилагательного в краткой форме (пятн-ист) и существительного мужского рода, обозначающее лицо по его отношению к какому-нибудь предмету, понятию, а также к действиям, определяющим его занятия, профессию, социальное положение (велосипед-ист).
Можно сказать также, что при таком употреблении существительного шоколад раскрывается (или потенциально подразумевается) его этимология. В суффиксе качественно-относительный прилагательного -ат-, с первоначальным значением 'наличия чего-нибудь, обладания' (например: крылатый – 'с крыльями', рогатый – 'с рогами') развивается чисто качественное значение: 'обладающий в изобилии, с излишком, наделенный чем-нибудь чрезмерно' (что обозначается основой производящего существительного).15
Лексическое значение слова шоколад означает 'превращенные в порошок (массу) бобы (семена) какао с сахаром и пряностями', 'сладкий горячий напиток из этой массы'. Тогда здесь мы наблюдаем созвучие краткого прилагательного с суффиксом -ат- и существительного шоколад, которое в русском языке известно с Петровского времени (форма с конечным д вошла в общее употребление к концу ХVIII в.).16
Таким образом, появляется дополнительная семантика. Актуализируется сема 'вкусный', 'сладкий', а синтаксическое согласование, в данном случае однородных предикативных определений, подчеркивает, выделяет такие признаки, как 'свободен' и 'приятен'. Тем самым вводится критерий положительности, качественности.
В следующем примере при переходе в прилагательные актуализируется одновременно две части речи: существительное падла и древняя полная форма бывшего перфективного причастия падлый:
Здесь в одном слове представлено соединение слова бранной лексики, фразеологизма падшая женщина и словосочетания подлая женщина. В данном случае синтаксическая сочетаемость слов и согласование с существительным женщина в роде и падеже позволяют отнести словоформу падлой к разряду прилагательных, а поскольку основа слова глагольна, то и к причастиям. Существительное падла, восходящее, по-видимому, к глаголу падать, в таком сочетании раскрывает свою этимологию.
Аналогичным образом можно рассмотреть пример перехода в существительные глагола прошедшего времени упал:
В ряду кратких прилагательных употребление глагола в прошедшем времени совершенного вида упасть как и в случае субстантивации вскрывает происхождение глагола прошедшего времени из причастия в древней форме прошедшего времени (перфекта). Краткие формы причастий перешли в класс глаголов, а полные в класс прилагательных. В данном случае восстанавливается соотносительная краткая форма, которая отсутствует в современном языке: унылый - уныл; *упалый - упал (местоименная и именная формы причастия).
Интересен пример адвербиализации субстантивированного причастия:
Окказиональное употребление субстантивированного причастия насекомыми в качестве прилагательного помогает прояснить этимологию слова в целом: насекомое – 'мелкое ползающее или летающее членистоногое животное, беспозвоночное, с суставчатым телом и обычно с шестью ножками'.
В русском языке это слово известно с ХVIII в. В словарях фиксируется с 1731 г. (у Вейсмана: лишь как отглагольное прилагательное в сочетании со словом гадина: насекомая гадина). Позже это отглагольное прилагательное чаще употребляется во мн.ч. в сочетании с гады, причем иногда и в форме насекомые гады. Субстантивированное прилагательное ср.р. (насекомое) - с конца ХVIII в. * По происхождению калька с латинского insectum, pl. insecta (от inseco – 'рассекаю', 'разрезаю'). Латинское же слово само является калькой с греческого. Таким образом, насекомое (от сечь, секу, насеку; Ср. прич. страд. наст.вр. несомый, ведомый и т.п.) значит собственно 'нечто насеченное' (имеется в виду суставчатость тела насекомых).17
Наиболее интересны случаи вербализации существительных, рассматриваемые нами в тексте, который весь построен на грамматической двусмысленности:
На наш взгляд, нельзя говорить только о формальном сходстве существительного женского рода стрела и формы глагола прошедшего времени женского рода. Возникновение окказионализма стрела обусловлено необходимостью совместить в одном слове глагольной (стрелять) и именной (стрела) семантики. При этом выбор такого способа словообразования, как транспозиция, обеспечивает максимальную экономию деривационных операций при том, что значение производного предельно расширено. Ср. например, такие выражения натянут как стрела, летит как стрела и др.
Существительное такси, заимствованное из французского языка, в современном русском языке имеет неизменяемую форму. Форма имени сущ. им.п. такси совпадает по форме с глаголами в повелительном наклонении с конечным -и после согласного (например, тащи, вези), что и обусловило переход в глагольную парадигму.
Интересно отметить, что в современном русском языке есть глагол таксировать – 'произвести таксацию' (в 1 зн. 'установить таксу на что-л.'). Такса – 'точно установленная расценка товаров или размер оплаты за тот или иной труд, услуги' (МАС). Существование глагола таксировать делает потенциально возможным образование глагола *таксить от существительного такси – 'автомобиль для перевозки пассажиров и грузов с оплатой проезда на основании показаний таксометра' (МАС) по модели пила – пилить, звонок – звонить и такси – *таксить. Здесь в строке Такси меня куда-нибудь проявляется некоторая контаминация значений по звуковому сближению. Появляется дополнительная семантика: 'вези меня на такси по точно установленным расценкам'.
Существительное становится глаголом в следующем тексте:
Омонимия словоформ существительного женского рода множественного числа и глагола прошедшего времени множественного числа) моделирует новое значение педали - 'ехали на велосипеде' (велосипед - [фр. Velocipede [velox (velocis) быстрый + pes (pedis) нога] - машина для езды, колеса которой приводятся в движение ногами с помощью педалей). Ср. также выражение 'крутить педали'. Происходит расширение смысла слова в целом и проявляется системно возможный глагол *педать.
В качестве примера адвербиализации существительных мы приведем отрывок из "Пивной песни":
В этих примерах (см. также следующий отрывок из "Песни бедного труженика") снова используется прием нарушения предсказуемости синтаксической связи по принципу синтаксической аналогии. Дополнительный смысл высказыванию придает переход лексемы пиво из разряда существительных в разряд категории состояния, при котором совмещается номинативное и предикативное значения существительного. Пиво – 'пенистый напиток из ячменного солода и хмеля с небольшим содержанием алкоголя'. При переходе лексемы пиво в другую часть речи (категорию состояния) на основе графического сходства (ср. сущ. ср. рода на –о) появляется дополнительное лексическое значение 'характеристика состояния, наступившего под воздействием этого напитка'.
Окказиональный безличный предикатив имеется в таком тексте:
Совмещение в наречии глупо качественного и предикативного значения и употребление в составе однородных сказуемых в безличном предложении (Было холодно и глупо) расширяет семантику наречия в целом: обозначает физическое (холодно) и эмоциональное (глупо) состояние лица глупый 'выражающий умственную ограниченность, свидетельствующий о недостатке ума'; 'лишенный разумного содержания; бессмысленный' (НАС). Здесь также происходит одновременная актуализация прямого и переносного значения наречия слова холодно.
Пример перехода существительных ветер и зима в наречия (вм. узуального ветрено, по-зимнему холодно) демонстрирует компрессивную функцию грамматической транспозиции как способа окказионального словообразования:
Как показано в этой главе грамматическая транспозиция используется Александром Левиным, главным образом, как один из основных способов словотворчества (морфолого-синтаксический способ словообразования). При этом создаются неканонические образования, которые способствуют осознанию такого способа как приема в языковой игре. Добавим, что при этом автор создает полисемантический текст и усиливает эмоциональное воздействие высказывания (слова, текста) на читателя.
Как отмечает и сам поэт, "омонимическая подмена и замена по созвучию дают возможность ветвления смысла, что не свойственно неологизму и неканоническому преобразованию в чистом виде".18
Новые слова в поэтическом тексте сохраняют старые значения, расширяя при этом общее значение слова. При транспозиции в системе языка вообще значение слова либо сохраняется, либо происходит сдвиг в значении и обычно сужение значения.19
Используя трансформацию как художественный прием, поэт, безусловно, достигает необходимого эффекта: слово приобретает дополнительные оттенки смысла или просто дополнительное значение, которое обогащает образность слова, влечет за собой целые ассоциативные ряды. Например:
В контексте существительное строчков, употребленное во мн.ч. В.п. по форме омонимично фамилии Строчков, что влечет за собой дополнительный смысл. Поэт А.Левин часто вступает в диалог с поэтом В.Строчковым и превращает его в одного из персонажей своих стихов.
Транспозиция позволяет при максимальной экономии языковых средств (используются только готовые словоформы) почти бесконечно расширять границы слова и текста, к чему собственно и стремится автор.
Не только за каждым словом, но и за каждой словоформой стоят обширные ассоциативные поля: "Носитель языка так же не мыслит словоформу как построение, составленное из отдельных морфем, закономерно расчленимое на лексическую основу и деривационные и грамматические показатели, как он не мыслит ее звуковой образ в виде фонемной цепочки либо матриц дифференциальных признаков. Я исхожу из того, что умение говорящих оперировать различными морфологическими формами слов определяется - если не полностью, то в очень значительной степени, - непосредственным знанием словоформ как таковых, вернее знание каждой словоформы укоренено в ее сфере употребления, в составе множества хранимых памятью выражений".20
Здесь также необходимо отметить, что в своей теоретической работе 21 авторы отмечают первичность творчества (т.е. извлечение слов из языковой памяти как отрезков языкового материала) и вторичность осознания трансформационных потенций этих слов с теоретической или грамматической точки зрения.
Существенно, также, что транспозиция именно в поэтическом тексте позволяет проследить почти безграничные возможности взаимопроникновения между частями речи. При этом вскрываются древние связи между ними, которые на современном этапе развития языка кажутся утраченными и часто вовсе не осознаются носителями языка. Например, происхождение неизменяемых форм глагола (инфинитива, деепричастия <причастия>) из имени и др.
Слово осознается поэтом во всем объеме: от звуковой оболочки до семантики в целом. Слово (или словоформа) - это живой организм, который может существовать отдельно, не сообразуясь с тем грамматическим разрядом, к которому оно принадлежит (на уровне синхронии). Но при этом в языке (в сознании говорящего) слово не живет обособленной жизнью, оно существует во всей полноте своих форм и ассоциативных связей.
В данной работе мы постарались показать, как в текстах современного автора проявляется языковая игра и, каким образом ее приемы и механизмы помогают осознать заложенную в системе языка и отраженную в разговорной речи противоречивость и неоднозначность функционирования языковых единиц.
Ориентированность автора на использование аномальных, отклоняющихся от канона лексических единиц, намеренное моделирование словообразовательных, грамматических, синтаксических "ошибок" и их тиражирование в текстах, создают предпосылки для включения читающего (слушающего) в языковую игру. Автором создается игровая ситуация, которая подразумевает ответное моделирование текста читателем. Чтение таких текстов требует активного восприятия и соучастия, возбуждает не только внимание, но и эмоции. Здесь, как и в разговорной речи, необходим партнер в игре: только от реципиента зависит, вступает он в игру или нет, осознает игровую ситуацию или намеренную девиацию принимает за речевую ошибку.
Языковая игра активизирует скрытые потенции языка, заставляет размышлять о противоречивых, парадоксальных явлениях его функционирования.
В языковой игре активно проявляются интенции языковой личности к переосмыслению старых форм и созданию новых, что отражается в большом количестве окказиональных образований в поэтических текстах.
Языковая игра позволяет расширить возможности функционирования языкового знака и расширяет тем самым границы всего текста в целом.
В дальнейшем интересно было бы проследить, как будет и будет ли вообще развиваться принцип построения текстов с ориентацией на языковую игру, насколько широко распространяются приемы языковой игры и как они могут взаимодействовать с другими видами игрового поведения.